Все уезжают.
Помню, в субботу 6го июня здесь было очень шумно. Эразматики пьянствовали, пели свои эразматические песни, устраивали гонки на тележках из супермаркетов... Наутро то там, то здесь виднелись следы ночного веселья и следы велосипедного вандализма.
Правда, все чаще и чаще можно было слышать скрежет колес чемоданов: люди начинали потихоньку уезжать... Когда я в шесть часов утра в воскресенье стоял на остановке, со мной еще стояли две немки, ждавшие автобуса в аэропорт, чтобы навсегда уехать из Фантофта.
А когда я через неделю вернулся с летней школы, Фантофт молчал. Как будто весь вымер и все, что осталось от жильцов — семь пар обуви, свисающие с провода над Фантофтвейен.
Я только недавно узнал, что это традиция такая — закинуть перед отъездом свою пару ботинок на этот провод. Прежде появляющиеся время от времени на проводах туфли казались мне полным сюром. Многие из тех, кто живут в C-D блоках (самые высокие блоки) выбрасывают свои туфли на крышу E-блока (блок пониже). А самые отмороженные эразматики устраивают в ночь перед своим отъездом пожарную тревогу — это, правда, не до конца проверенная информация.
В пятницу 19го, после празднования конца семестра в матинституте, сидели с часу до пяти в комнате у хорошей польской девочки Эмилии с бутылкой бейлиз, которую я из дьюти-фри привез. Наутро в восемь у нее был самолет. Было человек пять, сидели и вспоминали все хорошее, что было в этом семестре. Мне, на самом деле, вспомнить было особо нечего, так как в этом семестре я взялся за мозги и ни в какие заполярные экспедиции не катался, в палатках не спал, в литрбол не играл. Но ностальгия меня все равно накрыла и было грустно. Туфли Эмилия очень хорошо кидает.
И, чтобы меня окончательно вогнать в депрессию, уехал на днях Виктор Филиппович Хуйхуйхуй (Виктор Луи Мануэль Дюрдек, на самом деле, но это не важно совсем). На прощанье он нам оставил кучу краденых ножей и вилок, сковородок, одеял. Человек, несомненно достойный отдельного поста. Как-нибудь организую.
Его отъезд праздновали алкоголем, затем массовым полуночным купанием во фьорде, затем сидением на лавочке, затем сидением на кухне. К моменту сидения на кухне остались одни французы и француженки, которые начали говорит по-французски и курить самокрутки с комнатными растениями. Я тогда стал плохо понимать происходящее.
Конечно, не все-так мрачно. И по ночам люди иногда поют и орут. Но как-то грустно. Наверное, потому что это я пою и ору.
